Стакан воды - Страница 40

К оглавлению

40

Он передал группу гостю и с настороженным вниманием следил за тем, как Чубенко рассматривает скульптуру.

— Вероятно, один из предварительных эскизов? — спросил гость.

— Вы угадали — это предварительный эскиз... Причём неудачный. — Он разжал пальцы, и эскиз с грохотом полетел на пол, рассыпаясь в мелкую глиняную пыль.

— Эх, какой вы неосторожный! — с укором сказал Чубенко.

—Неосторожным я был раньше, — отвернувшись, пробормотал Баклажанский, — когда я брался за то, что мне не по силам... Нет! — нервно закончил он. — Я не поеду. Не справлюсь... ещё один провал? Зачем?

—Как знаете, — задумчиво сказал гость. — Я в вас верю. Но, конечно, если вы сами не верите в себя... В общем, если надумаете, вот мой адрес, — он записал на бумажке адрес и аккуратно подсунул бумажку под чернильницу на столе, — пишите мне или звоните. Вызывайте трест, добавочный — полсотни- два. Всегда буду рад!

Чубенко дружески пожал руку Баклажанскому и вышел.

После его ухода Баклажанский окончательно расстроился. Весь день он просидел один, не снимая трубки надрывавшегося телефона, не открывая на стук. Против обыкновения, он не шагал по комнате. Он сидел на месте и разуверялся в себе, в своих силах. К вечеру он разуверился полностью и пришёл к твёрдому решению никогда больше не заниматься скульптурой и вообще переменить профессию. Он не годился для искусства, он должен был уйти сам, не дожидаясь, пока его выгонят.

Теперь оставалось только найти новое применение своим силам.

—Это очень трудно объяснить, что со мной, — повторил Баклажанский, задумчиво глядя на Гребешкова. — Просто ваш несостоявшийся дар на многое раскрыл мне глаза. — Лицо скульптора стало серьёзным, даже мрачным. — Я не могу больше быть художником, — глухо проговорил он. — Мне очень трудно... Я решил переменить специальность...

— А зачем? — неожиданно строго спросил Гребешков.

— Может быть, в другом месте я принесу больше пользы, — робко возразил Баклажанский.

— Кто вам сказал это? — так же резко перебил Семен Семенович. — Вы думаете, что там будет легче? Ишь вы какой! Конечно, уйти от дела — это легче всего. А вы справьтесь-ка сначала со своим делом! Зачем бросать его? Больше пользы? Почему? Яблоня тянется вверх, арбуз — в ширину по бахче стелется... Не в том дело, куда расти, — важно чтобы плоды были, — добавил он уже мягче. — Вот даже моё маленькое дело... Оказывается, и за него люди благодарны. Значит, оно им нужно? Значит, оно настоящее? Так почему же вы предлагаете мне его бросить?

— Да я вам не предлагаю бросать... — робко попытался вставить Баклажанский.

— И не предлагайте! — снова повысил голос Гребешков. — Не уйду я с него! Конечно, мне сейчас очень хотелось бы лично участвовать в наших крупнейших стройках, — продолжал он мечтательно, — но ведь нельзя же всех послать туда! В конце концов у нас только другой масштаб, а дело наше делается во имя того же! И вы не имеете права бросать свой пост, если у вас к нему способности! Не из-за себя не имеете права, а из-за людей, которые и есть хозяева вашего 'Таланта!

— Да почему вы на меня кричите? — обидчиво привстал талант.

— Я не на вас кричу, я на себя кричу!

Семен Семенович выпрямился. Он хотел сказать ещё что-то очень решительное, но в этот момент услыхал, что Петухов зовёт его.

— Простите, — сказал он, доставая из стола заявление. — Я оставлю вас на три минуты. Я сейчас вернусь.

Неизвестно, удалось ли ему убедить Баклажанского, но, во всяком случае, себя он убедил окончательно.

Через пять минут он вернулся в зал, гордо помахивая бумажкой с непросохшей резолюцией Петухова. Скульптора уже не было. Брюки он снова забыл. Но на столе оставил записку:

«Простите, что ушёл не прощаясь. Спасибо за совет. Бывший бессмертный и, надеюсь, будущий скульптор Федор Баклажанский».

Семен Семенович прочитал записку, улыбнулся, аккуратно сложил её и убрал в карман. А на её место, на стол, он положил своё бывшее заявление об уходе. В углу красовалась свеженькая резолюция Петухова: «Согласно собственному желанию оставить на работе в комбинате и перевести в производственный цех».

Семен Семенович улыбнулся, подмигнул жалобной собачьей голове и весело сказал:

— Вот видите: «Согласно собственному желанию...» Я остаюсь! Будем работать. Будем добиваться исполнения собственных желаний!


Глава десятая
МИРОВОЙ РЕКОРДСМЕН


Итак, Гребешков решил трудиться на своём скромном, как говорится, участке и, может быть, — кто знает! — ему даже удастся показать образцы работы и заслужить почёт и свою маленькую славу. Что в этом невозможного? Ведь теперь ощущение почётности своего труда свойственно каждому человеку.

И портреты людей, чьи рабочие места украшены красными флажками передовиков, чьи имена бронзой вписаны в заводские мраморные Доски почёта, чьи фамилии печатаются в Указах правительства, мелькают всюду. Эти, то индивидуальные, а то и коллективные, портреты смотрят на вас с первых страниц газет, из уличных фотовитрин, возникают в окнах вагона на узловых железнодорожных станциях, встречают вас в правлении колхозов, провожают вашу машину от одного дорожностроительного участка к другому, в каждом городе возникают снова и снова, везде разные, везде свои — гордые, улыбающиеся.

40