Стакан воды - Страница 47

Семен Семенович посмотрел в зал и увидел внимательные и сосредоточенные лица слушателей. Ему показалось, что его понимают недостаточно ясно, и он счёл необходимым развить свою мысль.

—В доме я живу, — сказал он. — Люди скольких профессий его для меня строили. Это самый главный инженер перечислить не может! А теперь? Сторож охраняет, дворник метёт, водопроводчик чинит, управдом блюдёт! На трамвае меня сейчас сюда везли... Вожатый меня вёз. Без толчков и довольно быстро. Ей-богу, я его лично поблагодарить хотел. За обслуживание. Только у него на площадке написано: «Разговаривать с вагоновожатым воспрещается». Опять же, кто-то писал — старался для него, чтоб не мешали. И так каждый... Милиция меня обслуживает — приветствует и штрафует. Вы не смейтесь — в порядке предупреждения штрафует, чтоб в другой раз не погиб под транспортом. Выше возьмём. В Верховном Совете заседают наши депутаты. По нашим делам заседают. Тоже нас обслуживают. О них так прямо и сказано: «Депутат — слуга народа». Так почему же я своего обслуживания стыдиться буду? Нет, товарищи, про наши с вами дела, как про всякие, всерьёз говорить можно. Да здравствует, товарищи, наш род деятельности, как всякий другой! — тихо сказал Гребешков и добавил:— Ура!

Варвара Кузьминична слушала взволнованную и неумелую речь своего Семена Семеновича с горящими глазами. Она, может быть, единственная в этом зале понимала, что значит для Семена Семеновича сегодняшняя слава его рекорда.

«Скажи же им всем спасибо, Семен Семенович», — подумала про себя Варвара Кузьминична.

— Спасибо вам всем, товарищи! — сказал Семен Семенович и в пояс поклонился залу. — Спасибо! Очень приятно, когда тебя оценивают и чествуют, как именинника все равно...

В зале все улыбались. Праздник явно достигал своего апогея: все присутствующие подались вперёд и освободили руки для аплодисментов. Петухов и Гусааков оба поднялись за торжественным столом. Торговцы славой стояли сейчас за ним, как за прилавком.

—Я постараюсь, — прошептал Гребешков, — я заверяю!.. Я хочу сказать, что труд у нас действительно почётное дело! — Он сделал паузу и закончил фразу совершенно неожиданно: — Поэтому возьмите ваш подарочек обратно...

Занесённые было ладони так и остались в воздухе.

В наступившей вдруг недоуменной тишине Гребешков подошёл к Петухову и аккуратно, чтобы не уронить, поставил на стол перед ним хрустальный кубок.

Удивленный шопот пронёсся по залу.

Даже Варвара Кузьминична растерянно заморгала глазами.

— Елки-палки! — тихо сказал Гусааков.

В президиуме переглядывались.

— Может, тебе велосипедистка не нравится? — растерянно спросил Гусааков.

— Нравится... — прошептал Семен Семенович.

— Что ж ты, чудак-рыбак?

— Да в чем же дело? — поднялся удивленный Петухов. — Почему же вы отказываетесь от награды?

— Не полагается мне.

— Может быть, вы всё-таки объясните аудитории, — настаивал Петухов.

— А я все время объясняю. Неужели непонятно? Ведь награждают-то работников? Героев! А мы кто?

— Кто? — машинально спросил Петухов.

— Миф мы, — печально сказал Гребешков.— Мираж! Одна видимость! — Он обвёл своими голубыми глазами сразу притихший зал и твердо подчеркнул: — И вся работа наша не больше как обман зрения... Погодите, не перебивайте меня, товарищ председатель! Как же так получается? — повернулся он к Петухову. — Вот вы меня тут подымали на высоту, говорили — рекорд, рекорд... А разве моя вчерашняя работа это рекорд? Да ни с какой стороны! Вот от колхозного рекорда, скажем, народу сытнее жить. Когда прядильщица напрядёт сверх нормы, одёжи людям прибавится. Если забойщик угля больше добудет, от этого лишнего угля в чьем-то доме тепло. А что от моего рекорда? Никому ни тепло ни холодно...

Гребешков говорил негромко, словно только сейчас наедине с собой разбирался в своих мыслях. От этого речь его казалась ещё более задушевной, и слушали её ещё внимательней, чем первую.

— Почему же вы считаете, что от вашего рекорда ни тепло ни холодно? — обратился к Гребешкову заметно оживившийся представитель треста.

— Потому, что брюк-то всего около сотни было, а гладил я их триста раз, — ответил Гребешков.— Значит, я двести раз воздух гладил.

По залу прокатился удивленный рокот. Петухов слегка заёрзал. Гусааков хотел постучать карандашиком по графину, но раздумал.

— Треску с моего рекорду много, — продолжал Гребешков, — а толку никакого. Это как старая пословица говорит: «Стриг чорт свинью, ан толку мало — визгу много, а шерсти нет...»

В зале засмеялись.

—Нет, я серьёзно говорю, — сказал Гребешков. — Вы не знаете, товарищи: никакого заказа из дома отдыха не было. Просто эти брюки копились только для того, чтобы я свой рекорд сделал! И получается, что человек месяц своих брюк ждал только из-за того, чтобы я мог похвастаться, а я их за пять минут выгладил! Какая этому человеку польза, что его брюки три раза мяли и три раза опять гладили? Только и пользы, что вред.

По залу опять прокатился согласный рокот удивления и возмущения.