Стакан воды - Страница 48

— Мы говорим: обслуживание — почётное дело,— продолжал Гребешков. — А какое же это обслуживание? Это все равно, что вагоновожатый на пустом трамвае будет график перевыполнять, а я в это время на работу пешком бегать буду. Мне обидно. Гладил, гладил, и почти все зря. Отчеты-то гладкие получились. Да разве в них оденешься? В отчеты-то...

—Но позвольте! — вдруг вскочил Петухов. Рекорд — его детище, его последняя надежда — уходил между пальцами. — Ведь триста операций вы все же произвели? Можете ли вы после этого отнимать у нашего комбината право на рекорд? — спросил он Семена Семеновича и, не дав ему ответить, продолжал: —

Нет, не можете! Новаторство это? Да, товарищи, это новаторство! Плохо это, товарищи?

—Да, товарищи, это плохо! — неожиданно резко ответил Гребешков. — Вот в газете было: один американец прошёл на голове сто пятьдесят ярдов. Конечно, голова — это новая часть тела для хождения. Только всё-таки, по-моему, это не новаторство. В таком разе лучше по старинке ногами ходить. А то ещё некто Джек Лаивьер из Эдинбурга чихнул подряд шестьсот девяносто раз. Ну и будь здоров, Джек Лаивьер, а проку с твоего чихательного рекорда — нуль.

—Неверно рассуждает товарищ, неправильно! — поспешно перебил его Петухов. — Примитивно и узко! И если сам товарищ Гребешков недопонимает принципиального значения своего новаторства, мы ему разъясним. А если надо, то и внушим. Крепенько внушим! Чтобы правильней ставил вопрос! Шире!

— Шире? — переспросил Гребешков и огляделся, как бы выбирая себе новый масштаб. — Ладно. Могу шире... — Он на секунду остановился и посмотрел куда-то вдаль, через головы слушателей и через границы времени. — Скажите мне, товарищ директор, для чего мы живём?

Петухов снисходительно улыбнулся. Это был детский вопрос, на котором сейчас и поскользнётся строптивый старик.

— Мы живём, товарищ Гребешков, — назидательно сказал он, — для новых рекордов и невиданных достижений.

— Так! — одобрительно кивнул Семен Семенович. — А рекорды и достижения для чего?

— Для дальнейшего ускорения темпов, — ответил Петухов. — И очень жалко, что вы этого не понимаете!

— Вот и узкая у вас ширина! — сокрушенно вздохнул Гребешков и, отвернувшись от Петухова, опять обратился к залу: — А я так думал, что живём мы опять-таки друг для дружки, для нашей общей счастливой жизни сегодня и для светлого будущего людей.

— Правильно! — не выдержав, крикнул с места портной Пахомыч, и все на секунду повернулись к нему, но Гребешков невозмутимо продолжал:

— Вот вы все думаете, что когда-нибудь, не дай бог, помрёте. А если не помрёте? Если будет вам такое научное открытие, чтобы жить и жить? Это я, к примеру, говорю... Что тогда? — Он медленно обвёл аудиторию вопрошающим взором, и стало очень тихо.

Казалось бы, слова Гребешкова должны быть понятными лишь ему самому. Но нет! Все слушали настороженно и внимательно, и никто не считал его чудаком.

— И тогда, — продолжал Семен Семенович, — может, даже скоро, сами вы увидите то, для чего старались. Но я считаю, там спросят, кто действительно старался, а кто нули к палочкам приделывал!..

Гребешков медленно повернулся к Петухову.

— Я вам не кролик, товарищ Петухов, — негромко закончил Гребешков. — И не боюсь я вас, не смотрите на меня так!

— Как удав на кролика? — с неуверенной иронией бросил Петухов.

—Нет, вы не удав!.. — прокричал Гребешков и, сознавая, что он рушит окончательно своё комбинатское будущее, даже стукнул маленьким кулачком по столу, отчего заколыхалась вода в графине. — Вы не удав, товарищ Петухов, но вы змея, очки втирающая!.. Потому что для себя вы задумали этот несчастный рекорд, для себя, а не для пользы дела... Вот... И не надо мне вашей славы! Теперь уж совсем все!

Он сел и закрыл лицо руками.

Первой зааплодировала Маша Багрянцева, и опять зал оглушительно приветствовал Гребешкова.

А когда все снова сели, в воздухе ещё остались протянутые руки, как будто зал голосовал за Гребешкова. Это тянулись желающие выступить. Гусааков еле успевал записывать ораторов и предоставлять слово.

— Рекорды желаем выдавать, а простую штуковку не берём! — кричал, размахивая руками перед президиумом, Пахомыч.

—По два месяца ботинки ремонтируем, — возмущался сменивший его немолодой сапожник. — Давеча ребёночку обувь сдали, она не лезет. Говорят — я обузил. А это не я обузил, это ребёночек вырос! А говорят, план выполняем...

— Про жалобы скажи, про жалобы! У нас уже не книга, а полное собрание сочинений жалоб! — подсказывал чей-то голос из зала. А вслед за этим рыжеволосая девушка из числа клиентов, выйдя к столу, возмущенно восклицала:

—А как вы веснушки удаляете? Разве так веснушки удаляют? Так веснушки не удаляют... — И хотя она не могла сказать, как именно надо удалять веснушки, но всем своим видом доказывала, что система удаления веснушек, принятая в комбинате, не оправдывает себя.

— Что вы собираетесь делать дальше? — услышал Гребешков над своим ухом голос трестовского представителя.

— Не знаю, — ответил он. — Останусь гладильщиком, если оставят.

— А если не оставят?